Форум создан при веб-сайте, посвящённом творческому и идейному наследию И.А. Ефремова и выражающем взгляды неформального сообщества "Нооген". Форум открытый, поэтому в нём участвуют не только представители «Ноогена».
Отправлено: 12.01.08 01:43. Заголовок: Стихи (свои и чужие) (Часть 2)
А.К. пишет
цитата:
Друзья и коллеги! А не открыть ли нам ветку для своих фотографий и (или) ссылок на них?
А мне подумалось: а не открыть ли нам ветку для своих стихов? Или просто тех стихов, которые тронули душу?
Вот, нашёл на форуме такие строки:
цитата:
Сат-Ок
Огород наш заброшен камнями, Очумел тяжкий взгляд из-под век; Хищный краб протоптал сапогами На груди нашей слово «Олег»...
Мы решим не свою сверхзадачу, Вспашем поле под тракторный гул, Потому что старинную клячу Схавал утром голодный назгул.
Стиснут дом наш подобно России: Слева Орден, а справа - НК, Оба кинули взгляды косые, Нам оставив лишь путь в облака...
А вот реакция Трак Тора
цитата:
Классно! Забираю в свою коллекцию. Эта штука посильнее, нет, не «Фауста» Гёте, а «Ответа» мне Ариса Лински будет.
Трак Тор
Я прекращаю гул, устрою выходные. На время заглушу свой пламенный мотор. Пора, мой друг, пора – пахать поля иные Уходит Ваш назгул, голодный Ваш Трак Тор.
И если на пути я снова встречу клячу, Её не схаваю, а с миром отпущу. Ведь помню я, ищу я сверхзадачу, Но всё не нахожу, поэтому грущу.
Страну окину очумелым взглядом И вновь уязвлена моя душа: Там Орден, тут НК и все друг к другу задом, Посередине Вы, а больше ни шиша.
Если эта идея будет принята, то чего-нибудь сюда подброшу.
Отправлено: 05.07.14 15:16. Заголовок: Лев Котюков Наша жи..
Лев Котюков
Наша жизнь тяжела на подъем – Далеко до заветного срока. И, друг друга не помня, бредем Мы друг с другом в толпе одинокой. Механизм мирозданья скрипит, Воют черные дыры над нами – Мы бредем и бредем вдоль небесных орбит, Прах земной попирая ногами.
Может, наши дороги - не те? Может, где-то – дороги иные? Но бредут и бредут Вместе с нами в толпе И кумиры, и боги земные…
…Может, наши дороги - не те? (Кто-то в снег, как на землю садится…) Может быть, одинокой толпе Страшно вспомнить былое единство? Наступает вселенская ночь. Гаснет свет у Господнего гроба… Ну, так что ж, надо все – надо все превозмочь. Ну-ка, друг, подымись из сугроба!
Ну-ка, друг, обопрись на плечо – Мы с тобой ни кумиры, ни боги. Нам шагать и шагать еще вечность – еще Мы прозреем иные дороги!
Может, наши дороги - не те? Может, где-то – дороги иные? Но бредут и бредут Вместе с нами в толпе И кумиры, и боги земные.
…Но бредут и бредут В одинокой толпе И кумиры, и боги земные…
Пост N: 4586
Зарегистрирован: 17.05.05
Откуда: Москва
Отправлено: 16.07.14 11:11. Заголовок: Автор мне неизвестен..
Автор мне неизвестен
Есть, капитан!..
Ты все еще думаешь - бред какой-то. Ты все еще веришь, что смерти нет. Осколки снарядов, жизней осколки, Все это пока еще не о тебе. Герои, подонки, батальные сцены, - Ты смотришь и ждешь хэппи-энд. Но она, Проверив на всякий точность прицела, Сама тебе в руки даст автомат.
Плевать ей на твой протест. Она прикажет: ни шагу назад, И ты ей ответишь: есть. Есть, капитан Война!
Ты все еще помнишь, как было раньше, Идя по знакомым с детства местам. Границы легли, как рваные раны, На теле земли, на крыльях-мостах, И там, где вскипали волны сирени, Где ветер носил тополиный пух,- Пожары, убежища, вой сирены И свист не птиц, а залетных пуль.
И, бросив команду "цельсь!", Она укажет тебе врага. И ты ей ответишь: есть, Есть, капитан Война!
И тебе все равно, кому это надо, Главное - чтобы сейчас и здесь Сквозь глухое безумие канонады Слышать стук дорогих сердец. И неважно уже, кто ведет это шоу, Делит город, не снятый с креста, Если б знать, как уйти, ты бы смог, ушел бы. Только истина здесь проста:
Жизнь стоит дешевле, чем нефть. Она прикажет: умри за меня, И ты ей ответишь: есть! Есть, капитан Война.
Отправлено: 09.08.14 14:42. Заголовок: Игорь Шаферан. СТАНЬ..
Игорь Шаферан. СТАНЬ ЧЕЛОВЕКОМ.
...Вот и домой мы тебя привезли, Крохотный житель огромной Земли... Стань человеком! Ты, улыбаясь, в коляске лежишь. Радостно нам и тревожно, малыш, Стань человеком! Стань - человеком!
Все имена нам пришлось перебрать, Чтобы одно для тебя подобрать. Стань человеком! С тем, кто слабее тебя, не дерись, Всем, что имеешь, с другими делись - Стань человеком! Стань - человеком!
Новых домов поднимай этажи, Или штурвал самолета держи - Стань человеком! Выбери в спутники верных друзей, Сделать счастливым кого-то сумей - Стань человеком! Стань - человеком!
Вот и домой мы тебя привезли - Крохотный житель огромной Земли - Стань человеком! Ты, улыбаясь, в коляске лежишь, Радостно нам и тревожно, малыш. Стань человеком! Стань - человеком!
...Мы над тобою склонились любя - Очень надеемся мы на тебя. Стань человеком!...
Даве решил Эдиту Пьеху послушать на Ололо. И вот - услышал и вспомнил. А внуку моему сегодня восемь месяцев стукнуло. Завтра поздравлять пойдем. Растет на глазах - очень интересно наблюдать.
Павел Дементьев - Песенка о глупцах и мудрецах (А.Пахмутова - Р.Гамзатов, перевод Ю.Мориц)
Я знаю отлично, что сотня глупцов Не может сломить одного мудреца! Но видел я лично, как сто мудрецов Идут, оставляя простор для глупца. Какое раздолье глупцу-молодцу Как славно живётся ему, храбрецу, Когда мудрецы от него убегают, Забыв, что подобное им не к лицу!
Я знаю отлично, что речь мудреца, — Одно его слово — в конце-то концов! — Способно пресечь словоблудье глупца И сотен трескучих глупцов-близнецов! Но видел я лично, как сотня глупцов Способна пресечь мудреца и певца, На музыку цыкнуть, на песню прикрикнуть И плюнуть в колодец и в душу скворца.
Я знаю отлично, что жалок глупец, — Ведь он искалечен страшней, чем скопец! Ведь он от природы обижен Творцом Страшнее, чем тот, кто родился слепцом! Я знаю, что должен глупца пожалеть, Но свищет его беспощадная плеть. Жалеть же того, кто сечёт меня плетью, — Для этого надо совсем ошалеть!
Отправлено: 24.08.14 17:01. Заголовок: Евгений Долматовский..
Евгений Долматовский. МОГИЛА ГЁТЕ.
Я знаю, так случится: на рассвете В немецкий дряхлый город мы войдем, Покрытый черепицею столетней И косо заштрихованный дождем. Проедем на гвардейском миномете, Как под крылом, по улицам пустым. «Здесь, в этом городе, могила Гете»,- Полковник скажет мальчикам своим.
Сойдут гвардейцы Пушкинской бригады С овеянных легендою машин И встанут у кладбищенской ограды, И слова не проронит ни один. И только вспомнят Пушкинские горы, Тригорского священные места, Великую могилу, на которой Прикладами расколота плита.
Весь город в танковом могучем гуле... Плывет рассвет. На лужах дождь кипит. Стоят гвардейцы молча в карауле У камня, под которым Гете спит.
Чтоб мудро жизнь прожить, знать надобно немало, Два важных правила запомни для начала: Ты лучше голодай, чем что попало есть, И лучше будь один, чем вместе с кем попало.
Кто понял жизнь, тот больше не спешит, Смакует каждый миг и наблюдает, Как спит ребёнок, молится старик, Как дождь идёт, и как снежинки тают
«Автор этой песни – известный геофизик и один из основоположников жанра бардовской песни. История написания песни такова. Будучи приглашенным в 2007 году на ежегодный фестиваль авторской песни, называемый «Балаклавскими каникулами», Городницкий приезжает в Севастополь – город, который он считает частью своей жизни. Здесь он узнает от своих знакомых, что русская культура в Крыму уже не в чести. Закрываются русскоязычные каналы телевидения и газеты, и назначенный на пост президентом Украины мэр Севастополя пытается навести в городе соответствующий порядок: наполняет школы учителями, привезенными из Западной Украины, которые преподают детям альтернативную историю, искажающую и принижающую героическое прошлое города и России, а Пушкина детям читают только в переводе. ... Впервые песню автор исполнил тогда же – на фестивале в 2007 году, она была принята зрителями с восторгом и стала своеобразным гимном Севастополя. Сейчас песня входит в ежегодную программу фестиваля и исполняется севастопольцами стоя. Автор неоднократно заявлял, что в смысл песни он не вкладывал никакой политической подоплеки. У него не было намерения оскорбить роль Украины в истории, он всего лишь напоминал о славных страницах Севастополя, о его защитниках, чьей кровью полита здешняя земля и о том, что это исторический город русской боевой славы. После смены президента Украины в 2010 году притеснения русского населения Крыма ушли в прошлое.»
Первое исполнение песни:
Текст:
Пахнет дымом от павших знамён, Мало проку от битвы жестокой. Сдан последний вчера бастион, И вступают враги в Севастополь. И израненный молвит солдат, Спотыкаясь на каменном спуске: - Этот город вернётся назад - Севастополь останется русским! - Этот город вернётся назад - Севастополь останется русским!
Над кормою приспущенный флаг, В небе "мессеров" хищная стая. Вдаль уходит последний моряк, Корабельную бухту оставив, И твердит он, смотря на закат, И на берег покинутый, узкий: - Этот город вернётся назад - Севастополь останется русским! - Этот город вернётся назад - Севастополь останется русским!
Что сулит наступающий год? Снова небо туманное мглисто. Я ступаю в последний вельбот, Покидающий Графскую пристань, И шепчу я, прищурив глаза, Не скрывая непрошеной грусти: - Этот город вернётся назад - Севастополь останется русским! - Этот город вернётся назад - Севастополь останется русским!
Русь! встречай роковые годины: Разверзаются снова пучины Неизжитых тобою страстей, И старинное пламя усобиц Лижет ризы твоих Богородиц На оградах Печерских церквей.
Всё, что было, повторится ныне... И опять затуманится ширь, И останутся двое в пустыне - В небе - Бог, на земле - богатырь. Эх, не выпить до дна нашей воли, Не связать нас в единую цепь. Широко наше Дикое Поле, Глубока наша скифская степь.
***
В дни, когда Справедливость ослепшая меч обнажает, В дни, когда спазмы Любви выворачивают народы, В дни, когда пулемёт вещает о сущности братства,— Верь в человека. Толпы не уважай и не бойся. В каждом разбойнике чти распятого в безднах Бога.
Отправлено: 27.12.14 20:23. Заголовок: Николай Морозов. КТО..
Николай Морозов. КТО МЫ?
Кто мы? Подобье людей – Только для зренья обычного. В свете различных лучей Мы и строенья – различного.
В самом сознаньи своем, Словно мельканья мгновенные, Как миражи мы плывем, Только на миг неизменные.
Все мы – в катодных лучах – Движемся легкими дымками. В электрогенных волнах Кажемся мы невидимками.
В мире свободных идей Мы, точно сны – нереальные. К цели предвечной своей Гонят нас силы фатальные.
В каждом – микробов конгресс, Временной плазмы скопление. Кто мы? Мы только процесс – Жизни стихийной явление.
Далеко ли мы ушли с тех пор (за полторы почти сотни прошедших лет) от наивно-механического понимания (в стиле тургеневского Базарова) человеческих Сути и Предназначения? Насколько поняли природу этих самых "сил фатальных"? Насколько смогли стать от них независимыми в своих целях и средствах? На станем ли мы в будущем такой же слепой "фатальной силой" самим себе (а-ля Торманс)?
Пост N: 4739
Зарегистрирован: 17.05.05
Откуда: Москва
Отправлено: 15.04.15 17:37. Заголовок: Николай Гумилёв (ко ..
Николай Гумилёв (ко дню рождения поэта)
МОИ ЧИТАТЕЛИ
Старый бродяга в Аддис-Абебе, Покоривший многие племена, Прислал ко мне чёрного копьеносца С приветом, составленным из моих стихов. Лейтенант, водивший канонерки Под огнём неприятельских батарей, Целую ночь над южным морем Читал мне на память мои стихи. Человек, среди толпы народа Застреливший императорского посла, Подошёл пожать мне руку, Поблагодарить за мои стихи.
Много их, сильных, злых и весёлых, Убивавших слонов и людей, Умиравших от жажды в пустыне, Замерзавших на кромке вечного льда, Верных нашей планете, Сильной, весёлой и злой, Возят мои книги в седельной сумке, Читают их в пальмовой роще, Забывают на тонущем корабле.
Я не оскорбляю их неврастенией, Не унижаю душевной теплотой, Не надоедаю многозначительными намёками На содержимое выеденного яйца, Но когда вокруг свищут пули, Когда волны ломают борта, Я учу их, как не бояться, Не бояться и делать что надо.
И когда женщина с прекрасным лицом, Единственно дорогим во вселенной, Скажет: я не люблю вас, Я учу их, как улыбнуться, И уйти и не возвращаться больше. А когда придет их последний час, Ровный, красный туман застелет взоры, Я научу их сразу припомнить Всю жестокую, милую жизнь, Всю родную, странную землю И, представ перед ликом Бога С простыми и мудрыми словами, Ждать спокойно Его суда.
***
БОЛОНЬЯ
Нет воды вкуснее, чем в Романье, Нет прекрасней женщин, чем в Болонье, В лунной мгле разносятся признанья, От цветов струится благовонье.
Лишь фонарь идущего вельможи На мгновенье выхватит из мрака Между кружев розоватость кожи, Длинный ус, что крутит забияка.
И его скорей проносят мимо, А любовь глядит и торжествует. О, как пахнут волосы любимой, Как дрожит она, когда целует.
Но вино, чем слаще, тем хмельнее, Дама, чем красивей, тем лукавей, Вот уже уходят ротозеи В тишине мечтать о высшей славе.
И они придут, придут до света С мудрой думой о Юстиниане К тёмной двери университета, Векового логовища знаний.
Старый доктор сгорблен в красной тоге, Он законов ищет в беззаконьи, Но и он порой волочит ноги По весёлым улицам Болоньи.
Пост N: 4822
Зарегистрирован: 17.05.05
Откуда: Москва
Отправлено: 20.06.15 14:39. Заголовок: Спасибо. В порядке а..
Спасибо. В порядке алаверды:
Hm Em Оставь свою печаль до будущей весны, A7 D H7 На север улетают самолеты. Em Hm Ночной полет гремит по просекам лесным, F# Hm Ночной полет - не время для полета.
H7 Em F# Hm Ни мартовские льды, ни вечная жара, Em A7 D Ни обелиски под звездой жестяной, Em Hm Не оборвут следов пылающим кострам F# Hm K непройденным вершинам безымянным.
Мы бросили к чертям пшеничные хлеба, Сменили на махорку сигареты. Выходит, что у нас похожая судьба, Один рассвет, ладонями согретый.
Ни мартовские льды, ни вечная жара, Ни обелиски под звездой жестяной, Не оборвут следов пылающим кострам K непройденным вершинам безымянным.
Таятся в облаках неспелые дожди, И рано подводить еще итоги. У этих облаков метели впереди, Да и у нас дороги да дороги.
Ни мартовские льды, ни вечная жара, Ни обелиски под звездой жестяной, Не оборвут следов пылающим кострам K непройденным вершинам безымянным.
Вогонь розсудить все. Нехай лютує ворог. Зірниця наступа. І новий день несе. Загримотить гроза. Не втримається морок. Вогонь розсудить все. Вогонь розсудить все.
Палахкотять міста. І гримають гармати. Тримайся, брате мій, в біді не охолонь. Якщо ти вогняний - не бійся умирати! Розсудить все вогонь. Розсудить все вогонь.
Вогонь розсудить все... І успіхи, й невдачі, І сивизну густу біля солдатських скронь. Всього ще буде - сліз і радості, одначе Розсудить все вогонь. Розсудить все вогонь.
Народження і смерть - то спалахи й згасання, Але вогонь життя і в сонці, і в золі, В польоті журавлів, у тиші, і в коханні У Матері-Землі... У Матері-Землі...
Її потік життя пітьма не подолає, Ще буревію гнів планету потрясе... Хто витрима грозу - той піде до безкраю. Вогонь розсудить все! Вогонь розсудить все!
Отправлено: 23.08.15 21:27. Заголовок: На тему ефремовских ..
На тему ефремовских корней (стихи нижегородской поэтессы Марины Вахто) :
У родовой кокуринской могилы в раздумье постою. Ты, первой гильдии купец Пётр Силыч, навряд ли ты в раю. Лесозаводик, склады, две-три лавки, паром, кирпичный дом… Божился: «Всё, до аглицкой булавки, своим добыл трудом!»
Доподлинно ль, не знаю — с сажень росту и глоткою лужён, Ты, прежде чем добраться до погосту, отнёс туда трёх жен. Был скуп не в меру, жаден — аж до дури (до рублика рукаст). И все в округе знали — Пётр Кокурин снежку зимой не даст.
На думу крепок. Трезвый. Нелюдимый. Всю чернь в узде держал. И сыновей женил на нелюбимых, и внуков отнимал. Благословлял двуперстно и по святцам потомков называл. В народе истым слыл старообрядцем и храм не забывал.
Коль скоро в подношеньях был исправен и свято веру чтил, то твой высокий, твой красивый камень виднее всех могил. И небо над тобой ясней лазури, И тропочка к холму… Покойно спи, раб божий Пётр Кокурин. Мир праху твоему.
Пост N: 107
Зарегистрирован: 02.07.13
Откуда: Россия
Отправлено: 24.08.15 01:32. Заголовок: Иэх, вот что-то захо..
Иэх, вот что-то захотелось посидеть у камина, укрывшись пледом, с трубкой и коньячком и почитать Киплинга. Плед, коньяк (да и камин) недоступны, не курю, так что остаётся только Р.Д.К.
СЕРЫЕ ГЛАЗА - РАССВЕТ…
Перевод К. Симонова
Серые глаза - рассвет, Пароходная сирена, Дождь, разлука, серый след За винтом бегущей пены.
Черные глаза - жара, В море сонных звезд скольженье, И у борта до утра Поцелуев отраженье.
Карие глаза - песок, Осень, волчья степь, охота, Скачка, вся на волосок От паденья и полета.
Нет, я не судья для них, Просто без суждений вздорных Я четырежды должник Синих, серых, карих, черных.
Как четыре стороны Одного того же света, Я люблю - в том нет вины - Все четыре этих цвета.
LA NUIT BLANCHE*
Перевод М. Фромана * Бессонная ночь (фр.)
Словно в зареве пожара Я увидел на заре, Как прошла богиня Тара, Вся сияя, по горе. Изменяясь, как виденья, Отступали горы прочь. Было ль то землетрясенье, Страшный суд, хмельная ночь?
В утра свежем дуновенье Видел я - верблюд ко мне Вне законов тяготенья Подымался по стене, И каминная задвижка Пела с пьявками, дрожа, Распаленная мартышка Сквернословила, визжа.
С криком несся в дикой скачке Весь багровый, голый гном, Говорили о горячке И давали в ложке бром, А потом загнали в нишу С мышкой, красной как луна, Я просил: «Снимите крышу, Давит голову она!»
Я молил, ломая руки, - Врач сидел как истукан, - Что меня спасти от муки Может только океан. Он плескался подо мною, Пену на берег гоня, И понадобились трое, Чтобы сбросить вниз меня.
И шампанским зашипели, Закружились надо мной Семь небес, как карусели, И опять возник покой; Но осталась, чуть мигая, Вкось прибитая звезда, Я просил сестру, рыдая, Выпрямить ее тогда.
Но молчанье раскололось, И в мой угол донесло, Как диктует дикий голос Бесконечное число И рассказ: «Она сказала, Он сказал, и я сказал…» А луну, что мне сияла, В голове я отыскал.
И слепец какой-то, плача, Слез не в силах удержать, Укорял меня, что прячу Где-то я луну опять. Стало жаль его немного, Но он свистнул у стены. И пресек мою дорогу Черный Город Сатаны.
И на месте, спотыкаясь, Я бежал, бежал года, Занавеска, раздуваясь, Не пускала никуда. Рев возник и рос до стона Погибающих миров - И упал, почти до звона Телеграфных проводов.
Лишь одна звезда светила В напряженной тишине И, хихикая, язвила И подмигивала мне. Звезды с высоты надменной Ждали, кто бы мне помог. От презренья всей вселенной Я ничем спастись не мог.
Но живительным дыханьем День вошел и засиял, Понял я - конец страданьям, И я к Господу воззвал. Но, забыв, о чем молиться, Я заплакал, как дитя, И смежил мне сном ресницы Ветер утренний, шутя.
ТОМПЛИНСОН
Перевод: А.Эппель
И стало так! - усоп Томплинсон в постели на Беркли-сквер, И за волосы схватил его посланник надмирных сфер. Схватил его за волосы Дух, черт-те куда повлек, - И Млечный Путь гудел по пути, как вздутый дождем поток. И Млечный Путь отгудел вдали - умолкла звездная марь, И вот у Врат очутились они, где сторожем Петр-ключарь. «Предстань, предстань и нам, Томплинсон, четко и ясно ответь, Какое добро успел совершить, пока не пришлось помереть; Какое добро успел совершить в юдоли скорби и зла!» И встала вмиг Томплинсона душа, что кость под дождем, бела. «Оставлен мною друг на земле - наставник и духовник, Сюда явись он, - сказал Томплинсон, - изложит все напрямик». «Отметим: ближний тебя возлюбил, - но это мелкий пример! Ведь ты же брат у Небесных Врат, а это не Беркли-сквер; Хоть будет поднят с постели твой друг, хоть скажет он за тебя, - У нас - не двое за одного, а каждый сам за себя». Горе и долу зрел Томплинсон и не узрел не черта - Нагие звезды глумились над ним, а в нем была пустота. А ветер, дующий меж миров, взвизгнул, как нож в ребре, И стал отчет давать Томплинсон в содеянном им добре: «Про это - я читал, - он сказал, - это - слыхал стороной, Про это думал, что думал другой о русской персоне одной». Безгрешные души толклись позади, как голуби у летка, А Петр-ключарь ключами бренчал, и злость брала старика. «Думал, читал, слыхал, - он сказал, - это все про других! Во имя бывшей плоти своей реки о путях своих!» Вспять и встречь взглянул Томплинсон и не узрел ни черта; Был мрак сплошной за его спиной, а впереди - Врата. «Это я знал, это - считал, про это где-то слыхал, Что кто-то читал, что кто-то писал про шведа, который пахал». «Знал, считал, слыхал, - ну и ну! - сразу лезть во Врата! К чему небесам внимать словесам - меж звезд и так теснота! За добродетели духовника, ближнего или родни Не обретет господних щедрот пленник земной суетни. Отыди, отыди ко Князю Лжи, твой жребий не завершен! И… да будет вера твоей Беркли-сквер с тобой там, Томплинсон!» Волок его за волосы Дух, стремительно падая вниз, И возле Пекла поверглись они, Созвездья Строптивости близ, Где звезды красны от гордыни и зла, или белы от невзгод, Или черным черны от греха, какой и пламя неймет. И длят они путь свой или не длят - на них проклятье пустынь; Их не одна не помянет душа - гори они или стынь. А ветер, дующий меж миров, так выстудил душу его, Что адских племен искал Томплинсон, как очага своего. Но у решетки Адовых Врат, где гиблых душ не сочтешь, Дьявол пресек Томплинсону прыть, мол не ломись - не пройдешь! «Низко ж ты ценишь мой уголек, - сказал Поверженный Князь, - Ежели в ад вознамерились влезть, меня о том не спросясь! Я слишком с Адовой плотью в родстве, мной небрегать не резон, Я с Богом скандалю из-за него со дня, как создан был он. Садись, садись на изгарь и мне четко и ясно ответь, Какое зло успел совершить, пока не пришлось помереть.» И Томплинсон поглядел горе и увидел в Адской Дыре Чрево красновато красной звезды, казнимой в жутком пылу. «В былые дни на земле, - он сказал, - меня обольстила одна, И, если ты ее призовешь, на все ответит она.» «Учтем: не глуп по части прелюб, - но это мелкий пример! Ведь ты же, брат, у адовых Врат, а это не Беркли-сквер; Хоть свистнем с постели твою любовь - она не придет небось! За грех, совершенный двоими вдвоем, каждый ответит поврозь!» А ветер, дующий меж миров, как нож его потрошил, И Томплинсон рассказывать стал о том, как в жизни грешил: «Однажды! Я взял и смерть осмеял, дважды - любовный искус, Трижды я Господа Бога хулил, чтоб знали, каков я не трус.» Дьявол печеную душу извлек, поплевал и оставил стыть: «Пустая тщета на блаженного шута топливо переводить! Ни в пошлых шутках не вижу цены, ни в глупом фиглярстве твоем, И не зачем мне джентльменов будить, спящих у топки втроем!» Участия Томплинсон не нашел, встречь воззрившись и вспять. От Адовых Врат ползла пустота опять в него и опять. «Я же слыхал, - сказал Томплинсон. - Про это ж была молва! Я же в бельгийской книжке читал французского лорда слова!» «Слыхал, читал, узнавал, - ну и ну! - мастер ты бредни молоть! Сам ты гордыне своей угождал? Тешил греховную плоть?» И Томплинсон решетку затряс, вопя: «Пусти меня в Ад! С женою ближнего своего я был плотски был близковат!» Дьявол слегка улыбнулся и сгреб угли на новый фасон: «И это ты вычитал, а, Томплинсон?» - «И это!» - сказал Томплинсон. Нечистый дунул на ногти, и вмиг отряд бесенят возник, И он им сказал: «К нам тут нахал мужеска пола проник! Просеять его меж звездных сит! Просеять малейший порок! Адамов род к упадку идет, коль вверил такому порок!» Эмпузина рать, не смея взирать в огонь из-за голизны И плачась, что грех им не дал утех, по младости, мол не грешны! - По углям помчалась за сирой душой, копаясь в ней без конца; Так дети шарят в вороньем гнезде или в ларце отца. И вот, ключки назад протащив, как дети, натешившись впрок, Они доложили: «В нем нету Души, какою снабдил его Бог! Мы выбили бред брошюр и газет, и книг, и вздорный сквозняк, И уйму краденых душ, но его души не найдем никак! Мы катали его, мы мотали его, мы пытали его огнем, И, если как надо был сделан досмотр, душа не находится в нем!» Нечистый голову свесил на грудь и басовито изрек: «Я слишком с Адамовой плотью в родстве, чтоб этого гнать за порог. Здесь адская пасть, и ниже не пасть, но если б таких я пускал, Мне б рассмеялся за это в лицо кичливый мой персонал; Мол стало не пекло у нас, а бордель, мол, я не хозяин, а мот! Ну, стану ль своих джентльменов я злить, ежили гость - идиот?» И дьявол на душу в клочках поглядел, ползущую в самый пыл, И вспомнил о Милосердье святом, хоть фирмы честь не забыл. «И уголь получишь ты от меня, и сковородку найдешь, Коль душекрадцем ты выдумал стать», - и сказал Томплинсон: «А кто ж?» Враг Человеческий сплюнул слегка - забот его в сердце несть: «У всякой блохи поболе грехи, но что-то, видать в тебе есть! И я бы тебя бы за это впустил, будь я хозяин один, Но свой закон Гордыне сменен, и я ей не господин. Мне лучше не лезть, где Мудрость и Честь, согласно проклятью сидят! Тебя ж вдвоем замучат сейчас Блудница сия и Прелат. Не дух ты, не гном. Ты, не книга, не зверь, вещал преисподней Князь, - Я слишком с Адамовой плотью в родстве, шутить мне с тобою не след. Ступай хоть какой заработай грешок! Ты - человек или нет! Спеши! В катафалк вороных запрягли. Вот-вот они с места возьмут. Ты - скверне открыт, пока не закрыт. Чего же ты мешкаешь тут? Даны зеницы тебе и уста, изволь же их отверзать! Неси мой глагол Человечьим Сынам, пока не усопнешь опять: За грех, совершенный двоими вдвоем, поврозь подобьют итог! И… Да поможет тебе, Томплинсон, твой книжный заемный бог!»
ГРЕБЕЦ ГАЛЕРЫ
Перевод Е. Дунаевской
Хороша была галера: румпель был у нас резной, И серебряным тритоном нос украшен был стальной. Кандалы нам терли ноги, воздух мы хватали ртом, Полным ходом шла галера. Шли акулы за бортом.
Белый хлопок мы возили, слитки золота и шерсть, Сколько ниггеров отменных мы распродали - не счесть. Нет, галеры лучше нашей не бывало на морях, И вперед галеру гнали наши руки в волдырях.
Как скотину, изнуряли нас трудом. Но в час гульбы Брали мы в любви и в драке все, что можно, у Судьбы И блаженство вырывали под предсмертный хрип других С той же силой, что ломали мы хребты валов морских.
Труд губил и женщин наших, и детей, и стариков. За борт мы бросали мертвых, их избавив от оков. Мы акулам их бросали, мы до одури гребли И скорбеть не успевали, лишь завидовать могли.
Но - собратья мне порукой - в мире не было людей Крепче, чем рабы галеры и властители морей. Если с курса не сбивались мы при яростных волнах - Человек ли, бог ли, дьявол, - что могло внушить нам страх?
Шторм? Ну что ж, на предков наших тоже шли валы стеной, Но галера одолела самый страшный шторм земной. Скорбь? Недуги? Смерть?.. Оставьте! Да почли бы за позор Даже дети на галере отвечать на этот вздор.
Но сегодня - все. С галерой счеты кончены мои. Имя от меня осталось - там, на бимсе, у скамьи. Ну а мне - свобода видеть, как с соленой синевой Бьются люди, что свободны, кроме весел, от всего.
Но глаза мои слезятся: непривычен яркий свет Лишь клеймо я заработал и оков глубокий след, От плетей рубцы и язвы, что вовек не заживут. Но готов за ту же плату я продолжить тот же труд.
И пускай твердят все громче, что недобрый час настал, Что накрыть галеру должен с Севера идущий вал. Если бунт поднимут негры, кровью палубы залив, Дрогнет кормчий, и галера врежется в прибрежный риф,
Не спускайте флаг на мачте, не расходуйте ракет: С моря к ней придут на помощь все гребцы минувших лет И себя привяжут люди, чья награда - цепь и кнут, К оскопившей их скамейке и с веслом в руках умрут.
Войско сильных и увечных, ссыльных, нанятых, рабов - Все дворцы, лачуги, тюрьмы выставят своих бойцов В день, когда дымится небо, палуба в огне дрожит И у тех, кто тушит пламя, стиснуты в зубах ножи.
Я молю, чтоб в эту пору быть в живых мне повезло: Пусть дерется тот, кто молод, я приму его весло. И горжусь я, оставляя труд и муку за спиной, Что мужчины разделяли эту каторгу со мной.
ЗА ЦЫГАНСКОЙ ЗВЕЗДОЙ
Перевод Г. Кружкова
Мохнатый шмель - на душистый хмель, Мотылек - на вьюнок луговой, А цыган идет, куда воля ведет, За своей цыганской звездой!
А цыган идет, куда воля ведет, Куда очи его глядят, За звездой вослед он пройдет весь свет - И к подруге придет назад.
От палаток таборных позади К неизвестности впереди (Восход нас ждет на краю земли) - Уходи, цыган, уходи!
Полосатый змей - в расщелину скал, Жеребец - на простор степей. А цыганская дочь - за любимым в ночь, По закону крови своей.
Дикий вепрь - в глушь торфяных болот, Цапля серая - в камыши. А цыганская дочь - за любимым в ночь, По родству бродяжьей души.
И вдвоем по тропе, навстречу судьбе, Не гадая, в ад или в рай. Так и надо идти, не страшась пути, Хоть на край земли, хоть за край!
Так вперед! - за цыганской звездой кочевой - К синим айсбергам стылых морей, Где искрятся суда от намерзшего льда Под сияньем полярных огней.
Так вперед - за цыганской звездой кочевой До ревущих южных широт, Где свирепая буря, как Божья метла, Океанскую пыль метет.
Так вперед - за цыганской звездой кочевой - На закат, где дрожат паруса, И глаза глядят с бесприютной тоской В багровеющие небеса.
Так вперед - за цыганской звездой кочевой - На свиданье с зарей, на восток, Где, тиха и нежна, розовеет волна, На рассветный вползая песок.
Дикий сокол взмывает за облака, В дебри леса уходит лось. А мужчина должен подругу искать - Исстари так повелось.
Мужчина должен подругу найти - Летите, стрелы дорог! Восход нас ждет на краю земли, И земля - вся у наших ног!
КОРОЛЕВА
Перевод А. Оношкович-Яцына
«Романтика, прощай навек! С резною костью ты ушла, - Сказал пещерный человек, - И бьет теперь кремнем стрела. Бог плясок больше не в чести. Увы, романтика! Прости!»
«Ушла! - вздыхал народ озер. - Теперь мы жизнь влачим с трудом, Она живет в пещерах гор, Ей незнаком наш свайный дом, Холмы, вы сон ее блюсти Должны. Романтика, прости!»
И мрачно говорил солдат: «Кто нынче битвы господин? За нас сражается снаряд Плюющих дымом кулеврин. Удар никак не нанести! Где честь? Романтика, прости!»
И говорил купец, брезглив: «Я обошел моря кругом - Все возвращается прилив, И каждый ветер мне знаком. Я знаю все, что ждет в пути Мой бриг. Романтика, прости!»
И возмущался капитан: «С углем исчезла красота; Когда идем мы в океан, Рассчитан каждый взмах винта. Мы, как паром, из края в край Идем. Романтика, прощай!»
И злился дачник, возмущен: «Мы ловим поезд, чуть дыша. Бывало, ездил почтальон, Опаздывая, не спеша. О, черт!» Романтика меж тем Водила поезд девять-семь.
Послушен под рукой рычаг, И смазаны золотники, И будят насыпь и овраг Ее тревожные свистки; Вдоль доков, мельниц, рудника Ведет умелая рука.
Так сеть свою она плела, Где сердце - кровь и сердце - чад, Каким-то чудом заперта В мир, обернувшийся назад. И пел певец ее двора: «Ее мы видели вчера!»
ЮЖНАЯ АФРИКА
Перевод Е. Витковского
Что за женщина жила (Бог ее помилуй!) - Не добра и не верна, Жуткой прелести полна, Но мужчин влекла она Сатанинской силой.
Да, мужчин влекла она Даже от Сент-Джаста, Ибо Африкой была, Южной Африкой была, Нашей Африкой была, Африкой - и баста!
В реках девственных вода Напрочь пересохла, От огня и от меча Стала почва горяча, И жирела саранча, И скотина дохла.
Много страсти сберегла Для энтузиаста, Ибо Африкой была, Южной Африкой была, Нашей Африкой была, Африкой - и баста!
Хоть любовники ее Не бывали робки, Уделяла за труды Крохи краденой еды, Да мочу взамен воды, Да кизяк для топки.
Забивала в глотки пыль, Чтоб смирнее стали, Пронимала до кости Лихорадками в пути, И клялись они уйти Прочь, куда подале.
Отплывали, но опять, Как ослы, упрямы, Под собой рубили сук, Вновь держали путь на юг, Возвращались под каблук Этой дикой дамы.
Все безумней лик ее Чтили год от года - В упоенье, в забытьи Отрекались от семьи, Звали кладбища свои Алтарем народа.
Кровью куплена твоей, Слаще сна и крова, Стала больше чем судьбой И нежней жены любой - Женщина перед тобой В полном смысле слова!
Встань! Подобная жена Встретится нечасто - Южной Африке салют, Нашей Африке салют, Нашей собственной салют Африке - и баста!
ГИЕНЫ
Перевод К.Симонова
Когда похоронный патруль уйдет И коршуны улетят, Приходит о мертвом взять отчет Мудрых гиен отряд.
За что он умер и как он жил - Это им все равно. Добраться до мяса, костей и жил Им надо, пока темно.
Война приготовила пир для них, Где можно жрать без помех. Из всех беззащитных тварей земных Мертвец беззащитней всех.
Козел бодает, воняет тля, Ребенок дает пинки. Но бедный мертвый солдат короля Не может поднять руки.
Гиены вонзают в песок клыки, И чавкают, и рычат. И вот уж солдатские башмаки Навстречу луне торчат.
Вот он и вышел на свет, солдат, - Ни друзей, никого. Одни гиеньи глаза глядят В пустые зрачки его.
Гиены и трусов, и храбрецов Жуют без лишних затей, Но они не пятнают имен мертвецов: Это - дело людей.
ТОММИ
Перевод И. Грингольца
Хотел я глотку промочить, гляжу - трактир открыт. «Мы не пускаем солдатню!» - хозяин говорит. Девиц у стойки не унять: потеха хоть куда! Я восвояси повернул и плюнул со стыда.
«Эй, Томми, так тебя и сяк, ступай и не маячь!» Но: «Мистер Аткинс, просим Вас!» - когда зовет трубач. Когда зовет трубач, друзья, когда зовет трубач, Да, мистер Аткинс, просим Вас, когда зовет трубач!
На представленье я пришел, ну ни в одном глазу! За мной ввалился пьяный хлыщ, и он-то сел внизу. Меня ж отправили в раек, наверх, на самый зад. А если пули запоют - пожалте в первый ряд!
«Эй, Томми, так тебя и сяк, умерь-ка лучше прыть!» Но: «Личный транспорт Аткинсу!» - когда за море плыть. Когда за море плыть, друзья, когда за море плыть, Отличный транспорт Аткинсу, когда за море плыть!
Дешевый нам дают мундир, грошовый рацион, Солдат - ваш верный часовой, - не больно дорог он! И проще фыркать: дескать, он шумен навеселе, Чем с полной выкладкой шагать по выжженной земле!
«Эй, Томми, так тебя и сяк, да ты, мерзавец, пьян!» Но: «Взвейтесь, грозные орлы!» - лишь грянет барабан. Лишь грянет барабан, друзья, лишь грянет барабан, Не дрянь, а «грозные орлы», лишь грянет барабан!
Нет, мы не грозные орлы, но и не грязный скот, Мы - те же люди, холостой казарменный народ. А что порой не без греха - так где возьмешь смирней: Казарма не растит святых из холостых парней!
«Эй, Томми, так тебя и сяк, тишком ходи, бочком!» Но: «Мистер Аткинс, грудь вперед!» - едва пахнет дымком Едва пахнет дымком, друзья, едва пахнет дымком, Ну, мистер Аткинс, грудь вперед, едва пахнет дымком!
Сулят нам сытные пайки, и школы, и уют. Вы жить нам дайте по-людски, без ваших сладких блюд! Не о баланде разговор, и что чесать язык, Покуда форму за позор солдат считать привык!
«Эй, Томми, так тебя и сяк, катись и черт с тобой!» Но он - «защитник Родины», когда выходит в бой. Да, Томми, так его и сяк, не раз уже учен, И Томми - вовсе не дурак, он знает, что почем!
ФУЗЗИ-ВУЗЗИ
Перевод С. Тхоржевского (Суданские экспедиционные части)
Знавали мы врага на всякий вкус: Кто похрабрей, кто хлипок, как на грех, Но был не трус афганец и зулус, А Фуззи-Вуззи - этот стоил всех! Он не желал сдаваться, хоть убей, Он часовых косил без передышки, Засев в чащобе, портил лошадей И с армией играл, как в кошки-мышки.
За твое здоровье, Фуззи, за Судан, страну твою, Первоклассным, нехристь голый, был ты воином в бою! Билет солдатский для тебя мы выправим путем, А хочешь поразмяться, так распишемся на нем!
Вгонял нас в пот Хайберский перевал, Нас дуриком, за милю, шлепал бур, Мороз под солнцем Бирмы пробирал, Лихой зулус ощипывал, как кур, Но Фуззи был по всем статьям мастак, И сколько ни долдонили в газетах «Бойцы не отступают ни на шаг!» Он колошматил нас и так и этак.
За твое здоровье, Фуззи, за супругу и ребят! Был приказ с тобой покончить, мы успели в аккурат. Винтовку против лука честной не назвать игрой, Но все козыри побил ты и прорвал британский строй!
Газеты не видал он никогда, Медалями побед не отмечал, Так мы расскажем, до чего удал Удар его двуручного меча! Он из кустиков на голову кувырк Со щитом навроде крышки гробовой - Всего денек веселый этот цирк, И год бедняга Томми сам не свой.
За твое здоровье, Фуззи, в память тех, с кем ты дружил, Мы б оплакали их вместе, да своих не счесть могил. Но равен счет - мы присягнем, хоть Библию раскрой: Пусть потерял ты больше нас, ты смял британский строй!
Ударим залпом, и пошел бедлам: Он ныряет в дым и с тылу мельтешит. Это прямо порох с перцем пополам И притворщик, если мертвый он лежит. Он - ягненочек, он - мирный голубок, Попрыгунчик, соскочивший со шнурка, И плевать ему, куда теперь пролег Путь Британского Пехотного Полка!
За твое здоровье, Фуззи, за Судан, страну твою, Первоклассным, нехристь голый, был ты воином в бою! За здоровье Фуззи-Вуззи, чья башка копна копной: Чертов черный голодранец, ты прорвал британский строй!
СОЛДАТ И МАТРОС ЗАОДНО
Перевод А. Щербакова (Королевскому полку морской пехоты)
Со скуки я в хлябь с полуюта плевал, терпел безмонетный сезон, Вдруг вижу - на крейсере рядом мужик, одет на армейский фасон И драит медяшку. Ну, я ему грю: «Э, малый! Ты что за оно?» «А я, грит, Бомбошка у нашей Вдовы, солдат и матрос заодно». Какой ему срок и подробный паек, конечно, особый вопрос, Но скверно, что он ни пехота, ни флот, ни к этим, ни к тем не прирос, Болтается, будто он дуромфродит, диковинный солдоматрос. Потом я в работе его повидал по разным дремучим углам, Как он митральезой настраивал слух языческим королям. Спит не на койке он, а в гамаке - мол, так у них заведено, Муштруют их вдвое - Бомбошек Вдовы, матросов, солдат заодно. Все должен бродяга и знать, и уметь, затем и на свет их плодят. Воткни его в омут башкой - доплывет, хоть рыбы кой-что отъедят. Таков всепролазный гусьмополит, диковинный матросолдат. У нас с ними битвы в любом кабаке - и мы, и они удалы, Они нас «костлявой блевалкой» честят, а мы им орем: «Матрослы!» А после, горбатя с присыпкой наряд, где впору башкой о бревно, Пыхтим: «Выручай-ка, Бомбошка Вдовы, солдат и матрос заодно». Он все углядит, а что нужно, сопрет и слов не потратит на спрос, Дудят нам подъемчик, а он уже жрет, в поту отмахавши свой кросс. Ведь он не шлюнтяйка, а крепкий мужик, тот спаренный солдоматрос!
По-вашему, нам не по нраву узда, мы только и знаем что ржем, По классам да кубрикам воду мутим, чуть что - так грозим мятежом, Но с форсом подохнуть у края земли нам тоже искусство дано, И тут нам образчик - Бомбошка Вдовы, солдат и матрос заодно. А он - та же черная кость, что и мы, по правде сказать, он нам брат, Мал-мал поплечистей, а если точней, то на полвершка в аккурат, Но не из каких-нибудь там хрензантем, породистый матросолдат.
Подняться в атаку, паля на бегу, оно не такой уж и страх, Когда есть прикрытие, тыл и резерв, и крик молодецкий в грудях. Но скверное дело - в парадном строю идти с «Биркенхедом» на дно, Как шел бедолага Бомбошка Вдовы, солдат и матрос заодно. Почти салажонок, ну что он успел? Едва, до набора дорос, А тут - иль расстрел, или драка в воде, а всяко ершам на обсос, И, стоя в шеренге, он молча тонул - герой, а не солдоматрос.
Полно у нас жуликов, все мы вруны, похабники, рвань, солдатня, Мы с форсом подохнем у края земли (все, милые, кроме меня). Но тех, кто «Викторию» шел выручать, добром не попомнить грешно, Ты честно боролся, Бомбошка Вдовы, солдат и матрос заодно. Не стану бог знает чего говорить, другие пускай говорят, Но если Вдова нам работу задаст, Мы выполним все в аккурат. Вот так-то! А «мы» понимай и «Ее Величества матросолдат»!
ХОЛЕРНЫЙ ЛАГЕРЬ
Перевод А Сендыка
Холера в лагере нашем, всех войн страшнее она, Мы мрем средь пустынь, как евреи в библейские времена. Она впереди, она позади, от нее никому не уйти… Врач полковой доложил, что вчера не стало еще десяти.
Эй, лагерь свернуть - и в путь! Нас трубы торопят, Нас ливни топят… Лишь трупы надежно укрыты, и камни на них, и кусты... Грохочет оркестр, чтоб унынье в нас побороть, Бормочет священник, чтоб нас пожалел господь, Господь… О боже! За что нам такое, мы пред тобою чисты.
В августе хворь эта к нам пришла и с тех пор висит на хвосте, Мы шагали бессонно, нас грузили в вагоны, но она настигала везде, Ибо умеет в любой эшелон забраться на полпути… И знает полковник, что завтра опять не хватит в строю десяти.
О бабах нам тошно думать, на выпивку нам плевать, И порох подмок, остается только думать и маршировать, А вслед по ночам шакалы завывают: «Вам не дойти, Спешите, ублюдки, не то до утра не станет еще десяти!»
Порядочки, те, что теперь у нас, насмешили б и обезьян: Лейтенант принимает роту, возглавляет полк капитан, Рядовой командует взводом… Да, по службе легко расти, Если служишь там, где вакансий ежедневно до десяти.
Иссох, поседел полковник, он мечется день и ночь Среди госпитальных коек, меж тех, кому не помочь. На свои он берет продукты, не боясь карман растрясти, Только проку пока не видно, что ни день - то нет десяти.
Пастор в черном бренчит на банджо, лезет с мулом прямо в ряды, Слыша песни его и шутки, надрывают все животы, Чтоб развлечь нас, он даже пляшет: «Ти-ра-ри-ра, ра-ри-ра-ти!» Он достойный отец для мрущих ежедневно по десяти.
А католиков ублажает рыжекудрый отец Виктор, Он поет ирландские песни, ржет взахлеб и городит вздор… Эти двое в одной упряжке, им бы только воз довезти… Так и катится колесница - сутки прочь, и нет десяти.
Холера в лагере нашем, горяча она и сладка, Дома лучше кормили, но, сев за стол, нельзя не доесть куска. И сегодня мы все бесстрашны, ибо страху нас не спасти, Маршируем мы и теряем на день в среднем по десяти.
Эй! Лагерь свернуть - и в путь! Нас трубы торопят, Нас ливни топят… Лишь трупы надежно укрыты, и камни на них, и кусты… Те, кто с собою не справятся, могут заткнуться, Те, кому сдохнуть не нравится, могут живыми вернуться. Но раз уж когда-нибудь все равно ляжем и я, и ты, Так почему б не сегодня без споров и суеты.
А ну, номер первый, заваливай стояки, Брезент собери, растяжек не позабудь, Веревки и колья - все вали во вьюки! Пора, о пора уже лагерь свернуть - и в путь… (Господи, помоги!)
ПЫЛЬ
Перевод А. Оношкович-Яцына (Пехотные колонны)
День-ночь-день-ночь - мы идем по Африке, День-ночь-день-ночь - все по той же Африке (Пыль-пыль-пыль-пыль - от шагающих сапог!) Отпуска нет на войне!
Восемь-шесть-двенадцать-пять - двадцать миль на этот раз, Три-двенадцать-двадцать две - восемнадцать миль вчера. (Пыль-пыль-пыль-пыль - от шагающих сапог!) Отпуска нет на войне!
Брось-брось-брось-брось - видеть то, что впереди. (Пыль-пыль-пыль-пыль - от шагающих сапог!) Все-все-все-все - от нее сойдут с ума, И отпуска нет на войне!
Ты-ты-ты-ты - пробуй думать о другом, Бог-мой-дай-сил - обезуметь не совсем! (Пыль-пыль-пыль-пыль - от шагающих сапог!) И отпуска нет на войне!
Счет-счет-счет-счет - пулям в кушаке веди, Чуть-сон-взял-верх - задние тебя сомнут. (Пыль-пыль-пыль-пыль - от шагающих сапог!) Отпуска нет на войне!
Для-нас-все-вздор - голод, жажда, длинный путь, Но-нет-нет-нет - хуже, чем всегда одно, - Пыль-пыль-пыль-пыль - от шагающих сапог, И отпуска нет на войне!
Днем-все-мы-тут - и не так уж тяжело, Но-чуть-лег-мрак - снова только каблуки. (Пыль-пыль-пыль-пыль - от шагающих сапог!) Отпуска нет на войне!
Я-шел-сквозь-ад - шесть недель, и я клянусь, Там-нет-ни-тьмы - ни жаровен, ни чертей, Но-пыль-пыль-пыль-пыль - от шагающих сапог, И отпуска нет на войне!
ДОБРОВОЛЬНО «ПРОПАВШИЙ БЕЗ ВЕСТИ»
Перевод К. Симонова
Неважный мир господь для нас скропал. Тот, кто прошел насквозь солдатский ад И добровольно «без вести пропал», Не беспокойтесь, не придет назад!
Газеты врали вам средь бела дня, Что мы погибли смертью храбрецов. Некрологи в газетах - болтовня, Нам это лучше знать, в конце концов.
Врачи приходят после воронья, Когда не разберешь, где рот, где нос. И только форма рваная моя Им может сделать на меня донос.
Но я ее заставлю промолчать. Потом лопаты землю заскребут, И где-то снова можно жизнь начать, Когда тебя заочно погребут.
Мы будем в джунглях ждать до темноты - Пока на перекличке подтвердят, Что мы убиты, стало быть, чисты; Потом пойдем куда глаза глядят.
Мы снова сможем девочек любить, Могилы наши зарастут травой, И траурные марши, так и быть, Наш смертный грех покроют с головой.
Причины дезертирства без труда Поймет солдат. Для нас они честны. А что до ваших мнений, господа, - Нам ваши мненья, право, не нужны.
НОРМАНН И САКС
Перевод В. Топорова
Норманн, умирая, напутствовал сына: «В наследство прими Феод, мне дарованный некогда Вильямом - земли с людьми - За доблесть при Гастингсе, полчища саксов повергшую в прах. Земля и народ недурны, но держи их покрепче в руках.
Здесь править не просто. Сакс - вовсе не то что учтивый норманн. Возьмется твердить о правах, а глядишь, он то шутит, то пьян. Упрется, как бык под ярмом, и орет про нечестный дележ. Дай время ему отойти, ведь с такого немного возьмешь.
Гасконских стрелков, пикардийских копейщиков чаще секи, А саксов не вздумай: взъярятся, взбунтуются эти быки. Повадки у них таковы, что хоть князь, хоть последний бедняк Считает себя королем. Не внушай им, что это не так.
Настолько язык их узнай, чтобы каждый постигнуть намек. Толмач не поймет, чего просят, - им часто самим невдомек, Чего они просят, а ты сделай вид, что их просьбу постиг. Знай: даже охота не повод, чтоб бросить, не выслушав, их.
Они будут пьянствовать днем и стрелять твоих ланей во тьме, А ты не лови их, не трогай - ни в темном лесу, ни в корчме. Не мучай, не вешай на сучьях и рук у них не отрубай: Ручищи у них в самый раз, чтоб никто не оттяпал твой край.
С женой и детьми приходи к ним на свадьбы, поминки, пиры. Епископ их крут - будь с ним крут, а отцы приходские добры. Тверди им о «нас» и о «нашем», когда угрожают враги Поля не топчи, на людей не кричи и смотри им не лги!»
Что государь – владыка такому, как барон? Королевский замок бароном осаждён. "Чёрта с два! – сказал пушкарь. – Будете ни с чем – Хладное железо властвует над всем!"
Не повезло барону – рыцари его Полегли под ядрами все до одного; Взяли в плен барона, он угрюм и нем, И хладное железо властвует над всем.
Но тут Владыка добрый молвил (ну и ну!): "Что, как отпущу тебя, меч тебе верну?" "Не шути, – сказал барон, – грешил я не затем; И хладное железо властвует над всем.
Слёзы – малодушному, шутнику – псалом, Петля – владыке – дураку, чтоб не был дураком. Есть одно отчаянье, я пропал совсем, И хладное железо властвует над всем!"
Но отвечал Владыка (побольше бы таких!): "Вот Хлеб, а вот Вино, вкуси со мною их Во славу Приснодевы, а я скажу зачем Хладное железо властвует над всем!"
Он взял Вино. И Хлеб Он взял. И знаменье творил. И за столом Он сам служил и вот что говорил: "Я гвозди дал в себя забить, позора нёс ярем, Чтоб хладное железо благовестило всем.
Раны – истрадавшимся, сильным – тумаки, Елей – сердцам, уставшим от горя и тоски. Я простил тебя и грех твой искупил затем, Чтоб хладное железо благовестило всем!"
Корона – дерзновенному, скипетр – смельчакам! Трон – тому, кто говорит: Возьму и не отдам. "Чёрта с два! – вскричал барон, прочь отбросив шлем, – Хладное железо властвует над всем! Железный гвоздь Распятья властвует над всем!"
СТИХИ О ТРЕХ КОТИКОЛОВАХ
Перевод В. и М. Гаспаровых
В японских землях, где горят бумажные фонари, У Бладстрит Джо на всех языках болтают и пьют до зари. Над городом веет портовый шум, и не скажешь бризу, не дуй! От Иокогамы уходит отлив, на буй бросая буй. А в харчевне Циско вновь и вновь говорят сквозь водочный дух Про скрытый бой у скрытых скал, Где шел «Сполох» и «Балтику» гнал, а «Штральзунд» стоял против двух.
Свинцом и сталью подтвержден, закон Сибири скор. Не смейте котиков стрелять у русских Командор! Где хмурое море ползет в залив меж береговых кряжей, Где бродит голубой песец, там матки ведут голышей. Ярясь от похоти, секачи ревут до сентября, А после неведомой тропой уходят опять в моря. Скалы голы, звери черны, льдом покрылась мель, И пазори играют в ночи, пока шумит метель. Ломая айсберги, лед круша, слышит угрюмый бог, Как плачет лис и северный вихрь трубит в свой снежный рог. Но бабы любят щеголять и платят без помех, И вот браконьеры из года в год идут по запретный мех. Японец медведя русского рвет, и британец не хуже рвет, Но даст американец-вор им сто очков вперед.
Под русским флагом шел «Сполох», а звездный лежал в запас, И вместо пушки труба через борт - пугнуть врага в добрый час. (Они давно известны всем - «Балтика», «Штральзунд», «Сполох», Они триедины, как сам Господь, и надо петь о всех трех.) Сегодня «Балтика» впереди - команда котиков бьет, И котик, чуя смертный час, в отчаянье ревет. Пятнадцать тысяч отменных шкур - ей-богу, куш не плох, Но, выставив пушкой трубу через борт, из тумана вышел «Сполох». Горько бросить корабль и груз - пусть забирает черт! - Но горше плестись на верную смерть во Владивостокский порт Забывши стыд, как кролик в кусты, «Балтика» скрыла снасть, И со «Сполоха» лодки идут, чтоб краденое красть. Но не успели они забрать и часть добычи с земли, Как крейсер, бел, как будто мел, увидели вдали: На фоке плещет трехцветный флаг, нацелен пушечный ствол, От соли была труба бела, но дым из нее не шел.
Некогда было травить якоря - да и канат-то плох, И, канат обрубив, прямо в отлив гусем летит «Сполох». (Ибо русский закон суров - лучше пуле подставить грудь, Чем заживо кости сгноить в рудниках, где роют свинец и ртуть) «Сполох» не проплыл и полных двух миль, и не было залпа вслед; Вдруг шкипер хлопнул себя по бедру и рявкнул в белый свет: «Нас взяли на пушку, поймали на блеф - или я не Том Холл! Здесь вор у вора дубинку украл и вора вор провел! Нам платит деньги Орегон, а мачты ставит Мэн, Но нынче нас прибрал к рукам собака Рубен Пэн! Он шхуну смолил, он шхуну белил, за пушки сошли два бревна, Но знаю я «Штральзунд» его наизусть - по обводам это она! Встречались раз в Балтиморе мы, нас с ним дважды видал Бостон, Но на Командоры в свой худший день явился сегодня он - В тот день, когда решился он отсюда нам дать отбой, - С липовыми пушками, с брезентовою трубой! Летим же скорей за «Балтикой», спешим назад во весь дух, И пусть сыграет Рубен Пэн - в одиночку против двух!»
И загудел морской сигнал, завыл браконьерский рог, И мрачную «Балтику» воротил, что в тумане шла на восток. Вслепую ползли обратно в залив меж водоворотов и скал, И вот услыхали: скрежещет цепь - «Штральзунд» якорь свой выбирал. И бросили зов, ничком у бортов, с ружьями на прицел. «Будешь сражаться, Рубен Пэн, или начнем раздел?»
Осклабился в смехе Рубен Пэн, достав свежевальный нож «Да, шкуру отдам и шкуру сдеру - вот вам мой дележ! Шесть тысяч в Иеддо я везу товаров меховых, А божий закон и людской закон - не северней сороковых! Ступайте с миром в пустые моря - нечего было лезть! За вас, так и быть, буду котиков брать, сколько их ни на есть».
Затворы щелкнули в ответ, пальцы легли на курки - Но складками добрый пополз туман на безжалостные зрачки. По невидимой цели гремел огонь, схватка была слепа, Не птичьей дробью котиков бьют - от бортов летела щепа. Свинцовый туман нависал пластом, тяжелела его синева - Но на «Балтике» было убито три и на «Штральзунде» два. Увидишь, как, где скрылся враг, коль не видно собственных рук? Но, услышав стон, угадав, где он, били они на звук. Кто Господа звал, кто Господа клял, кто Деву, кто черта молил - Но из тумана удар наугад обоих навек мирил. На взводе ухо, на взводе глаз, рот скважиной на лице, Дуло на борт, ноги в упор, чтобы не сбить прицел. А когда затихала пальба на миг - руль скрипел в тишине, И каждый думал «Если вздохну - первая пуля мне». И вот они услыхали хрип - он шел, туман скребя, - То насмерть раненный Рубен Пэн оплакивал себя.
«Прилив пройдет сквозь Фанди Рейс, проплещет налегке, А я не пройду, не увижу следов на темном сыром песке. И не увижу я волны, и тралеров, тронутых ей, И не увижу в проливе огней на мачтах кораблей. Гибель мою в морском бою, увы, я нынче нашел, Но есть божий закон и людской закон, и вздернут тебя, Том Холл!»
Том Холл стоял, опершись на брус: «Ты сам твердить привык: Божий закон и людской закон - не северней сороковых! Предстань теперь пред божий суд - тебе и это честь! А я утешу твоих вдов, сколько их ни на есть».
Но заговоренное ружье вслепую со «Штральзунда» бьет, И сквозь мутный туман разрывной жакан ударил Тома в живот. И ухватился Том Холл за шкот, и всем телом повис на нем, Уронивши с губ: «Подожди меня, Руб, - нас дьявол зовет вдвоем. Дьявол вместе зовет нас, Руб, на убойное поле зовет, И пред Господом Гнева предстанем мы, как котик-голыш предстает. Ребята, бросьте ружья к чертям, было время счеты свести. Мы отвоевали свое. Дайте нам уйти! Эй, на корме, прекратить огонь! «Балтика», задний ход! Все вы подряд отправитесь в ад, но мы с Рубом пройдем вперед!»
Качались суда, струилась вода, клубился туманный кров, И было слышно, как капала кровь, но не было слышно слов. И было слышно, как борта терлись шов о шов, Скула к скуле во влажной мгле, но не было слышно слов. Испуская дух, крикнул Рубен Пэн: «Затем ли я тридцать лет Море пахал, чтобы встретить смерть во мгле, где просвета нет? Проклятье той работе морской, что мне давала хлеб, - Я смерть вместо хлеба от моря беру, но зачем же конец мой слеп? Чертов туман! Хоть бы ветер дохнул сдуть у меня с груди Облачный пар, чтобы я сумел увидеть синь впереди!»
И добрый туман отозвался на крик: как парус, лопнул по шву, И открылись котики на камнях и солнечный блеск на плаву. Из серебряной мглы шли стальные валы на серый уклон песков, И туману вслед в наставший свет три команды бледнели с бортов. И красной радугой била кровь, пузырясь по палубам вширь, И золото гильз среди мертвецов стучало о планширь, И качка едва ворочала тяжесть недвижных тел, - И увидели вдруг дела своих рук все, как им бог велел. Легкий бриз в парусах повис между высоких рей, Но никто не стоял там, где штурвал, легли три судна в дрейф. И Рубен в последний раз захрипел хрипом уже чужим. «Уже отошел? - спросил Том Холл. - Пора и мне за ним». Глаза налились свинцовым сном и по дальнему дому тоской, И он твердил, как твердят в бреду, зажимая рану рукой:
«Западный ветер, недобрый гость, солнце сдувает в ночь. Красные палубы отмыть, шкуры грузить - и прочь! «Балтика», «Штральзунд» и «Сполох», шкуры делить на троих! Вы увидите землю и Толстый Мыс, но Том не увидит их.
На земле и в морях он погряз в грехах, черен был его путь, Но дело швах, после долгих вахт он хочет лечь и уснуть. Ползти он готов из моря трудов, просоленный до души, - На убойное поле ляжет он, куда идут голыши. Плывите на запад, а после на юг - не я штурвал кручу! И пусть есиварские девки за Тома поставят свечу. И пусть не привяжут мне груз к ногам, не бросят тонуть в волнах - На отмели заройте меня, как Беринга, в песках. А рядом пусть ляжет Рубен Пэн - он честно дрался, ей-ей, - И нас оставьте поговорить о грехах наших прошлых дней!..»
Ход наугад, лот вперехват, без солнца в небесах. Из тьмы во тьму, по одному, как Беринг - на парусах. Путь будет прост лишь при свете звезд для опытных пловцов: С норда на вест, где Западный Крест, и курс на Близнецов. Свет этих вех ясен для всех, а браконьерам вдвойне В пору, когда секачи ведут стаю среди камней. В небо торос, брызги до звезд, черных китов плеск, Котик ревет - сумерки рвет, кроет ледовый треск. Мчит ураган, и снежный буран воет русской пургой - Георгий Святой с одной стороны и Павел Святой - с другой! Так в шквалах плывет охотничий флот вдали от берегов, Где браконьеры из года в год идут на опасный лов.
А в Иокогам е сквозь чад твердят, сквозь водочный дух вслух Про скрытый бой у скрытых скал, Где шел «Сполох» и «Балтику» гнал, а «Штральзунд» стоял против двух.
«МЭРИ ГЛОСТЕР»
Перевод А. Оношкович-Яцына и Г. Фиша
Я платил за твои капризы, не запрещал ничего. Дик! Твой отец умирает, ты выслушать должен его. Доктора говорят - две недели. Врут твои доктора, Завтра утром меня не будет… и… скажи, чтоб вышла сестра. Не видывал смерти, Дикки? Учись, как кончаем мы, Тебе нечего будет вспомнить на пороге вечной тьмы. Кроме судов, и завода, и верфей, и десятин, Я создал себя и мильоны, но я проклят - ты мне не сын! Капитан в двадцать два года, в двадцать три женат, Десять тысяч людей на службе, сорок судов прокат. Пять десятков средь них я прожил и сражался немало лет, И вот я, сэр Антони Глостер, умираю - баронет! Я бывал у его высочества, в газетах была статья: «Один из властителей рынка» - ты слышишь, Дик, это - я! Я начал не с просьб и жалоб. Я смело взялся за труд. Я хватался за случай, и это - удачей теперь зовут. Что за судами я правил! Гниль и на щели щель! Как было приказано, точно, я топил и сажал их на мель. Жратва, от которой шалеют! С командой не совладать! И жирный куш страховки, чтоб рейса риск оправдать. Другие, те не решались - мол, жизнь у нас одна. (Они у меня шкиперами.) Я шел, и со мной жена. Женатый в двадцать три года, и передышки ни дня, А мать твоя деньги копила, выводила в люди меня. Я гордился, что стал капитаном, но матери было видней, Она хваталась за случай, я следовал слепо за ней. Она уломала взять денег, рассчитан был каждый шаг, Мы купили дешевых акций и подняли собственный флаг. В долг забирали уголь, нам нечего было есть, «Красный бык» был наш первый клипер, теперь их тридцать шесть! То было клиперов время, блестящие были дела, Но в Макассарском проливе Мэри моя умерла. У Малого Патерностера спит она в синей воде, На глубине в сто футов. Я отметил на карте - где. Нашим собственным было судно, на котором скончалась она, И звалось в честь нее «Мэри Глостер»: я молод был в те времена. Я запил, минуя Яву, и чуть не разбился у скал, Но мне твоя мать явилась - в рот спиртного с тех пор я не брал. Я цепко держался за дело, не покладая рук, Копил (так она велела), а пили другие вокруг. Я в Лондоне встретил Мак-Кулло (пятьсот было в кассе моей), Основали сталелитейный - три кузницы, двадцать людей. Дешевый ремонт дешевки. Я платил, и дело росло, Патент на станок приобрел я, и здесь мне опять повезло, Я сказал: «Нам выйдет дешевле, если сделает их наш завод», Но Мак-Кулло на разговоры потратил почти что год. Пароходства как раз рождались - работа пошла сама, Коглы мы ставили прочно, машины были - дома! Мак-Кулло хотел, чтоб в каютах были мрамор и всякий там клен, Брюссельский и утрехтский бархат, ванны и общий салон, Водопроводы в клозетах и слишком легкий каркас, Но он умер в шестидесятых, а я - умираю сейчас… Я знал - шла стройка «Байфлита», - я знал уже в те времена (Они возились с железом), я знал - только сталь годна И сталь себя оправдала. И мы спустили тогда, За шиворот взяв торговлю, девятиузловые суда. Мне задавали вопросы, по Писанью был мой ответ: «Тако да воссияет перед людьми ваш свет». В чем могли, они подражали, но им мыслей моих не украсть - Я их всех позади оставил потеть и списывать всласть. Пошли на броню контракты, здесь был Мак-Кулло силен, Он был мастер в литейном деле, но лучше, что умер он. Я прочел все его заметки, их понял бы новичок, И я не дурак, чтоб не кончить там, где мне дан толчок. (Помню, вдова сердилась.) А я чертежи разобрал. Шестьдесят процентов, не меньше, приносил мне прокатный вал. Шестьдесят процентов с браковкой, вдвое больше, чем дало б литье, Четверть мильона кредита - и все это будет твое. Мне казалось - но это неважно, - что ты очень походишь на мать, Но тебе уже скоро сорок, и тебя я успел узнать. Харроу и Тринити-колледж. А надо б отправить в моря! Я дал тебе воспитанье, и дал его, вижу, зря Тому, что казалось мне нужным, ты вовсе не был рад, И то, что зовешь ты жизнью, я называю - разврат. Гравюры, фарфор и книги - вот твоя колея, В колледже квартирой шлюхи была квартира твоя. Ты женился на этой костлявой, длинной, как карандаш, От нее ты набрался спеси; но скажи, где ребенок ваш? Катят по Кромвель-роуду кареты твои день и ночь, Но докторский кеб не виден, чтоб хозяйке родить помочь! (Итак, ты мне не дал внука, Глостеров кончен род.) А мать твоя в каждом рейсе носила под сердцем плод Но все умирали, бедняжки. Губил их морской простор. Только ты, ты один это вынес, хоть мало что вынес с тех пор! Лгун и лентяй и хилый, скаредный, как щенок, Роющийся в объедках. Не помощник такой сынок! Триста тысяч ему в наследство, кредит и с процентов доход, Я не дам тебе их в руки, все пущено в оборот. Можешь не пачкать пальцев, а не будет у вас детей, Все вернется обратно в дело. Что будет с женой твоей! Она стонет, кусая платочек, в экипаже своем внизу: «Папочка! умирает!» - и старается выжать слезу. Благодарен? О да, благодарен. Но нельзя ли подальше ее? Твоя мать бы ее не любила, а у женщин бывает чутье. Ты услышишь, что я женился во второй раз. Нет, это не то! Бедной Эджи дай адвоката и выдели фунтов сто. Она была самой славной - ты скоро встретишься с ней! Я с матерью все улажу, а ты успокой друзей. Что мужчине нужна подруга, женщинам не понять, А тех, кто с этим согласны, не принято в жены брать. О той хочу говорить я, кто леди Глостер еще, Я нынче в путь отправляюсь, чтоб повидать ее. Стой и звонка не трогай! Пять тысяч тебе заплачу Если будешь слушать спокойно и сделаешь то, что хочу, Докажут, что я - сумасшедший, если ты не будешь тверд. Кому я еще доверюсь? (Отчего не мужчина он, черт?) Кое-кто тратит деньги на мрамор (Мак-Кулло мрамор любил) Мрамор и мавзолеи - я зову их гордыней могил. Для похорон мы чинили старые корабли, И тех, кто так завещали, безумцами не сочли У меня слишком много денег, люди скажут… Но я был слеп, Надеясь на будущих внуков, купил я в Уокинге склеп. Довольно! Откуда пришел я, туда возвращаюсь вновь, Ты возьмешься за это дело, Дик, мой сын, моя плоть и кровь! Десять тысяч миль отсюда - с твоей матерью лечь я хочу, Чтоб меня не послали в Уокинг, вот за что я тебе плачу. Как это надо сделать, я думал уже не раз, Спокойно, прилично и скромно - вот тебе мой приказ. Ты линию знаешь? Не знаешь? В контору письмо пошли, Что, смертью моей угнетенный, ты хочешь поплавать вдали. Ты выберешь «Мэри Глостер» - мной приказ давно уже дан, - Ее приведут в порядок, и ты выйдешь на ней в океан. Это чисгый убыток, конечно, пароход без дела держать.. Я могу платить за причуды - на нем умерла твоя мать Близ островов Патерностер в тихой, синей воде Спит она… я говорил уж… я отметил на карте - где (На люке она лежала, волны маслены и густы), Долготы сто восемнадцать и ровно три широты. Три градуса точка в точку - цифра проста и ясна. И Мак-Эндрю на случай смерти копия мною дана. Он глава пароходства Маори, но отпуск дадут старине, Если ты напишешь, что нужен он по личному делу мне. Для них пароходы я строил, аккуратно выполнил все, А Мака я знаю давненько, а Мак знал меня… и ее. Ему передал я деньги - удар был предвестник конца, - К нему ты придешь за ними, предав глубине отца. Недаром ты сын моей плоти, а Мак - мой старейший друг, Его я не звал на обеды, ему не до этих штук. Говорят, за меня он молился, старый ирландский шакал! Но он не солгал бы за деньги, подох бы, но не украл. Пусть он «Мэри» нагрузит балластом - полюбуешься, что за ход! На ней сэр Антони Глостер в свадебный рейс пойдет. В капитанской рубке, привязанный, иллюминатор открыт, Под ним винтовая лопасть, голубой океан кипит. Плывет сэр Антони Глостер - вымпела по ветру летят, - Десять тысяч людей на службе, сорок судов прокат. Он создал себя и мильоны, но это все суета, И вот он идет к любимой, и совесть его чиста! У самого Патерностера - ошибиться нельзя никак… Пузыри не успеют лопнуть, как тебе заплатит Мак. За рейс в шесть недель пять тысяч, по совести - куш хорош. И, отца предав океану, ты к Маку за ним придешь. Тебя высадит он в Макассаре, и ты возвратишься один, Мак знает, чего хочу я… И над «Мэри» я - господин! Твоя мать назвала б меня мотом - их еще тридцать шесть - ничего! Я приеду в своем экипаже и оставлю у двери его; Всю жизнь я не верил сыну - он искусство и книги любил, Он жил за счет сэра Антони и сердце сэра разбил. Ты даже мне не дал внука, тобою кончен наш род… Единственный наш, о матерь, единственный сын наш - вот! Харроу и Тринити-колледж - а я сна не знал за барыш! И он думает - я сумасшедший, а ты в Макассаре спишь! Плоть моей плоти, родная, аминь во веки веков! Первый удар был предвестник, и к тебе я идти был готов Но - дешевый ремонт дешевки - сказали врачи: баловство! Мэри, что ж ты молчала? Я тебе не жалел ничего! Да, вот женщины… Знаю… Но ты ведь бесплотна теперь! Они были женщины только, а я - мужчина. Поверь! Мужчине нужна подруга, ты понять никак не могла, Я платил им всегда чистоганом, но не говорил про дела. Я могу заплатить за прихоть! Что мне тысяч пять За место у Патерностера, где я хочу почивать? Я верую в Воскресенье и Писанье читал не раз, Но Уокингу я не доверюсь: море надежней для нас. Пусть сердце, полно сокровищ, идет с кораблем ко дну… Довольно продажных женщин, я хочу обнимать одну! Буду пить из родного колодца, целовать любимый рот, Подруга юности рядом, а других пусть черт поберет! Я лягу в вечной постели (Дикки сделает, не предаст!), Чтобы был дифферент на нос, пусть Мак разместит балласт. Вперед, погружаясь носом, котлы погасив, холодна… В обшивку пустого трюма глухо плещет волна, Журча, клокоча, качая, спокойна, темна и зла, Врывается в люки… Все выше… Переборка сдала! Слышишь? Все затопило, от носа и до кормы. Ты не видывал смерти, Дикки? Учись, как уходим мы!
ПЕСНЯ КОНТРАБАНДИСТА
Перевод И. Грингольца
Пусть тебя разбудит цокот за окном - Ты не трогай ставни, спи спокойным сном. Ни о чем не спросишь - не солгут в ответ. Глазки в стену, крошка, а не Джентльменам вслед!
Два десятка пони Сквозь туман и мрак, Курево - Клерку, Пастору - коньяк, Кружево - Даме, Шпиону - пакет - И глазки в стену, крошка, а не Джентльменам вслед!
Если в куче хвороста углядишь одна Просмоленные бочонки, полные вина, Не зови играть подруг, взрослых не тревожь, Ну-ка все укрой опять, завтра - не найдешь!
Если на конюшне дверь настежь всем ветрам, Если запаленный конь распластался там, Если куртку чинит мать, мокрую насквозь, Если дыр не сосчитать, - все расспросы брось!
Если встретишь ты солдат, королевских слуг, Что ни скажут - примечай, отвечай не вдруг. Пусть милашкой назовут, ласке их не верь, Не сболтни, где кто бывал или где теперь!
Осторожные шаги, свист в ночной тиши - Слышишь, псы молчат? И ты к двери не спеши. Верный здесь, и Пинчер здесь - стража лучше нет, Глянь, они не рвутся с лаем Джентльменам вслед!
Если будешь слушаться - как приедем вновь, Для французской куклы уголок готовь: В валансьенском чепчике, бархатный наряд - Это Джентльмены умнице дарят!
Два десятка пони Сквозь туман и мрак, Курево - Клерку, Пастору - коньяк. Ни о чем не спросишь - не солгут в ответ. Глазки в стену, крошка, а не Джентльменам вслед!
ШИВА И КУЗНЕЧИК
Перевод С. Степанова
Шива Жизнодавец, Повелитель сил, Сидя на Пороге Дома, Живность сотворил: И большим, и малым корм и карму дал - И радже, и нищему - всем, кого создал.
Вот вам Джунглей Закон - и Он незыблем, как небосвод. Волк живет, покуда Его блюдет; Волк, нарушив Закон, умрет.
Как лиана сплетен, вьется Закон, в обе стороны вырастая: Сила Стаи в том, что живет Волком, сила Волка - родная Стая.
Мойся от носа и до хвоста, пей с глуби, но не со дна. Помни, что ночь для охоты дана, не забывай: день для сна.
Оставь подбирать за Тигром шакалу и иже с ним. Волк чужого не ищет, Волк довольствуется своим!
Тигр, Пантера, Медведь-князья; с ними - мир на века! Не тревожь Слона, не дразни Кабана в зарослях тростника!
Ежели Стае твоей с чужой не разойтись никак, Не горячись, в драку не рвись - жди, как решит Вожак.
С Волком из стаи своей дерись в сторонке. А то пойдет: Ввяжется третий - и те, и эти, - и начался разброд.
В своем логове ты владыка - права ворваться нет У Чужака, даже у Вожака, - не смеет и сам Совет.
В своем логове ты владыка - если надежно оно. Если же нет, шлет известье Совет: жить в нем запрещено!
Если убьешь до полуночи, на всю чащу об этом не вой. Другой олень прошмыгнет, как тень, - чем насытится Волк другой?
Убивай для себя и семьи своей: если голоден, то - убей! Но не смей убивать, чтобы злобу унять, и - НЕ СМЕЙ УБИВАТЬ ЛЮДЕЙ!
Если из лап у того, кто слаб, вырвешь законный кусок - Право блюдя - малых щадя - оставь и ему чуток.
Добыча Стаи во власти Стаи. Там ешь ее, где лежит. Насыться вволю, но стащишь долю - будешь за то убит.
Добыча Волка во власти Волка. Пускай, если хочешь, сгниет - Ведь без разрешенья из угощенья ни крохи никто не возьмет.
Есть обычай, согласно которому годовалых Волчат Каждый, кто сыт, подкормить спешит - пусть вдосталь они едят.
ЕДИНСТВЕННЫЙ СЫН
Перевод М. Гутнера
На засов тугой закрыла дверь, в очаг подбросила дров, Потому что увидела блеск когтей и услышала хнычущий зов.
Распелся в хижине огонь и озарил потолок, И увидел сон Единственный Сын, едва на полу прилег.
Последний пепел упал с головни, и почти потух очаг, И проснулся опять Единственный Сын и тихо крикнул во мрак:
«Неужели я женщиной был рожден и знал материнскую грудь? Мне снился ворох мохнатых шкур, на которых я мог отдохнуть.
Неужели я женщиной был рожден и ел из отцовской руки? Мне снилось, что защищали меня сверкающие клыки.
Неужели я - Единственный Сын и один играл у огня? Мне снились товарищи мои, что больно кусали меня.
Неужели я ел ячменный хлеб и водой запивал наяву? Мне снился козленок, ночью глухой зарезанный в хлеву.
Мне снились полночные небеса, и в Джунглях полночный крик, И тени, скользящие прочь от меня, и красный их язык.
Целый час еще, целый час еще до восхода круглой луны, Но я вижу как днем, как светлым днем, потолок и бревна стены.
Далеко, далеко Водопады шумят - там оленей ночной водопой, Но я слышу блеянье оленят, за самкой бегущих тропой.
Далеко, далеко Водопады шумят - там зеленой пшеницы поля, Но я слышу: рассветный ветер идет, колосья в полях шевеля.
Открой же дверь, я ждать не могу, мне сегодня не спится тут, Узнаю: сородичи ли мои или волки за дверью ждут?»
Сняла засов, открыла дверь - вокруг рассветная мгла, И волчица к Сыну вышла из мглы и у ног покорно легла.
ДВА ПРИГОРКА Перевод Евгения Витковского
Только два африканских пригорка, Только пыль и палящий зной, Только тропа между ними, Только Трансвааль за спиной, Только маршевая колонна В обманчивой тишине Внушительно и непреклонно Шагающая по стране.
Но не смейся, встретив пригорок, Улыбнувшийся в жаркий час, Совершенно пустой пригорок, За которым – Пит и Клаас, – Будь зорок, встретив пригорок, Не объявляй перекур. Пригорок – всегда пригорок, А бур – неизменно бур.
Только два африканских пригорка, Только дальний скалистый кряж, Только грифы да павианы, Только сплошной камуфляж, Только видимость, только маска – Только внезапный шквал, Только шапки в газетах: “Фиаско”, Только снова и снова провал.
Так не смейся, встретив пригорок, Неизменно будь начеку, За сто миль обойди пригорок, Полюбившийся проводнику, – Будь зорок, встретив пригорок, Не объявляй перекур: Пригорок – всегда пригорок, А бур – неизменно бур.
Только два африканских пригорка, Только тяжких фургонов след. Только частые выстрелы буров, Только наши пули в ответ, – Только буры засели плотно, Только солнце адски печёт... Только – “всем отступать поротно”, Только – “вынужден дать отчёт”.
Так не смейся, встретив пригорок, Берегись, если встретишь два, Идиллический, чёртов пригорок, Приметный едва-едва, – Будь зорок, встретив пригорок, Не объявляй перекур: Пригорок – всегда пригорок, А бур – неизменно бур.
Только два африканских пригорка, Ощетинившихся, как ежи, Захватить их не больно сложно, А попробуй-ка удержи, – Только вылазка из засады, Только бой под покровом тьмы, Только гибнут наши отряды, Только сыты по горло мы!
Так не смейся над жалким пригорком – Он достался нам тяжело; Перед этим бурым пригорком, Солдат, обнажи чело, Лишь его не учли штабисты, Бугорка на краю земли, – Ибо два с половиной года Двух пригорков мы взять не могли.
Так не смейся, встретив пригорок, Даже если подписан мир, – Пригорок – совсем не пригорок, Он одет в военный мундир, – Будь зорок, встретив пригорок, Не объявляй перекур: Пригорок – всегда пригорок, А бур – неизменно бур!
ПРОСЬБА
Перевод Вяч. Вс. Иванова
По вкусу если труд был мой Кому-нибудь из вас, Пусть буду скрыт я темнотой, Что к вам придет в свой час,
И, память обо мне храня Один короткий миг, Расспрашивайте про меня Лишь у моих же книг.
Пост N: 137
Зарегистрирован: 02.07.13
Откуда: Россия
Отправлено: 27.11.15 02:52. Заголовок: Василий Курочкин "Завещание"
Мой сын, я в вечность отхожу Из мрака суеты; Сказал бы: в рай, да не скажу, И не поверишь ты. Мой сын, я в вечность отхожу Из мрака суеты.
Мой сын, вверяясь небесам, Надейся, уповай; Но, на бога надеясь, сам, Мой милый, не плошай. Мой сын, вверяясь небесам, Надейся, уповай.
Мой сын, учись - ученье свет, А неученье тьма; А жизнь на всё уж даст ответ, По-своему, сама... Мой сын, учись - ученье свет, А неученье тьма.
Мой сын, любовь - союз сердец, К блаженству первый шаг; Второй шаг будет под венец, А третий под башмак. Мой сын, любовь - союз сердец, К блаженству первый шаг.
Мой сын, твоя опора - труд, Твое всё счастье в нем; Хотя с трудом в больницах мрут Живущие трудом. Мой сын, твоя опора - труд, Твое всё счастье в нем.
Мой сын, спокойствие души - Отрада беднякам; Зато уж в нем все барыши И все утехи нам. Мой сын, спокойствие души - Отрада беднякам.
Мой сын, будь честен и горяч В борьбе для счастья всех, Да только после уж не плачь, Услышав общий смех. Мой сын, будь честен и горяч В борьбе для счастья всех.
Мой сын, я в вечность отхожу Из мрака суеты; Сказал бы: в рай, да не скажу, И не поверишь ты. Мой сын, я в вечность отхожу Из мрака суеты.
Курочкин занимался и переводами, но это, кажется, личное. Он и сам много писал:
Через триста шестьдесят пять дней
Вкруг огня, как бабочка, порхая И, как пыль, стряхая род людской - С бледнолицей спутницей луной Шар земной летит, не признавая Никаких делений над собой; Но у всех народов есть преданье, Что два года - лица без речей - На ночное сходятся свиданье (Где-то там - на гранях мирозданья) Через триста шестьдесят пять дней.
Их свиданье мрачно, как могила (Это мы в неведеньи своём Встречу их приветствуем вином): В столкновеньи свежесть, юность, сила С разрушеньем, тленом и старьём. Старый год согнулся у порога: Он не верит в будущность людей, Он не верит ни в какого бога, Потому что видел слишком много В эти триста шестьдесят пять дней.
Новый год - тот без году неделя - Тот пришёл, увидел и как тут Победил предшественника труд! Он горяч, но в нём, и в самом деле, Много сил и множество минут. Но минуты в жизни скоротечны И в упорной дряхлости своей Заблужденья, страсти только вечны... Где ж исход предвидится конечный Через триста шестьдесят пять дней?
Будет сильно к истине стремленье И силён невежества отпор; Совершится правды приговор, Расточится зло и преступленье, Как во мраке кроющийся вор; Вдруг опять, с того или с другого, Мир свернёт с указанных путей Поворотом колеса мирского - И что было, вдруг вернётся снова Через триста шестьдесят пять дней...
С Новым годом, братья! Сдвинем чаши; Добрым словом встретим Новый год И - вперёд! Отважнее вперёд! Пусть добром нас вспомнят дети наши И царя благословит народ! Пусть заря всех дремлющих разбудит И святого торжества идей Мрак не сгонит, холод не остудит. С новым счастьем! И что будет - будет Через триста шестьдесят пять дней! 1858
Двуглавый орёл
Я нашёл, друзья, нашёл, Кто виновник бестолковый Наших бедствий, наших зол. Виноват во всём гербовый, Двуязычный, двуголовый, Всероссийский наш орёл.
Я сошлюсь на народное слово, На великую мудрость веков: Двуголовье - эмблема, основа Всех убийц, идиотов, воров. Не вступая и в споры с глупцами, При смущающих душу речах, Сколько раз говорили вы сами: «Да никак ты о двух головах!»
Я нашёл, друзья, нашёл, Кто виновник бестолковый Наших бедствий, наших зол. Виноват во всём гербовый, Двуязычный, двуголовый, Всероссийский наш орёл.
Оттого мы несчастливы, братья, Оттого мы и горькую пьём, Что у нас каждый штоф за печатью Заклеймён двуголовым орлом. Наш брат русский - уж если напьётся, Нет ни связи, ни смысла в речах: То целуется он, то дерётся - Оттого что о двух головах.
Я нашёл, друзья, нашёл, Кто виновник бестолковый Наших бедствий, наших зол. Виноват во всём гербовый, Двуязычный, двуголовый, Всероссийский наш орёл.
Взятки - свойство гражданского мира, Ведь у наших чиновных ребят На обоих бортах вицмундира По шести двуголовых орлят. Ну! и спит идиот безголовый - Пред зерцалом, внушающим страх - А уж грабит, так грабит здорово Наш чиновник о двух головах.
Я нашёл, друзья, нашёл, Кто виновник бестолковый Наших бедствий, наших зол. Виноват во всём гербовый, Двуязычный, двуголовый, Всероссийский наш орёл.
Правды нет оттого в русском мире, Недосмотры везде оттого, Что всевидящих глаз в нём четыре, Да не видят они ничего; Оттого мы к шпионству привычны, Оттого мы храбры на словах, Что мы все, господа, двуязычны, Как орёл наш о двух головах.
Я нашёл, друзья, нашёл, Кто виновник бестолковый Наших бедствий, наших зол. Виноват во всём гербовый, Двуязычный, двуголовый, Всероссийский наш орёл. 1857
Идиллия
Ах! человек он был с душой, Каких уж нынче нет! Носил он галстук голубой И клетчатый жилет.
Он уважал отчизну, дом, Преданья старины; Сюртук просторный был на нем И узкие штаны.
Не ведал он во всё житье, Что значит праздность, лень; Менял он через день белье, Рубашки каждый день.
Он слишком предан был добру, Чтоб думать о дурном; Пил рюмку водки поутру И рюмку перед сном.
Он не искал таких друзей, Чтоб льстили, как рабы; Любил в сметане карасей И белые грибы.
В душе не помнил он обид; Был честный семьянин - И хоть женой был часто бит, Но спать не мог один.
До поздней старости своей Был кроткий человек И провинившихся детей Он со слезами сек.
Когда же час его настал - Положенный на стол, Он в белом галстуке лежал, Как будто в гости шел.
В день похорон был дан большой Кухмистерский обед. Ах! человек он был с душой, Каких уж нынче нет! 1860
Нет, положительно, роман "Что делать?" нехорош! Не знает автор ни цыган, Ни дев, танцующих канкан, Алис и Ригольбош. Нет, положительно, роман "Что делать?" нехорош!
Великосветскости в нем нет Малейшего следа. Герой не щеголем одет И под жилеткою корсет Не носит никогда. Великосветскости в нем нет Малейшего следа.
Жена героя - что за стыд! - Живет своим трудом; Не наряжается в кредит И с белошвейкой говорит - Как с равным ей лицом. Жена героя - что за стыд! - Живет своим трудом.
Нет, я не дам жене своей Читать роман такой! Не надо новых нам людей И идеальных этих швей В их новой мастерской! Нет, я не дам жене своей Читать роман такой!
Нет, положительно, роман "Что делать?" нехорош! В пирушках романист - профан, И чудеса белил, румян Не ставит он ни в грош. Нет, положительно, роман "Что делать?" нехорош! 1863
цитата:
Прямо баллада - само поется...
Действительно. Некоторые - напрямую указаны для пения:
Воззвание
Приди ты, немощный, Приди ты, радостный.
Приди - не знающий Любостяжания, Приди - не чающий С истцов даяния, Виновных жёнами Не соблазнившийся И лишь законами Руководившийся, Злом не торгующий, Добра не давящий, Споспешествующий И правоправящий! Придите, сильные, Придите, слабые, Правдообильные! Придите - дабы я Деянья честности, Душевной ясности Обрек известности Посредством гласности! 1859 Можно петь это воззвание на голос известной арии «La donna e mobile». (Примечание Курочкина) «La donna e mobile» - «Сердце красавицы склонно к измене», ария из оперы Верди «Риголетто». Эпиграф - из поэмы Ив. Аксакова «Бродяга».
***
Мчит меня в твои объятья Страстная тревога, - И хочу тебе сказать я Много, много, много.
Но возлюбленной сердечко На ответы скупо. И глядит моя овечка Глупо, глупо, глупо.
На душе мороз трескучий, А на щёчках розы - И в глазах, на всякий случай, Слёзы, слёзы, слёзы. 1856 Положено на музыку А. Даргомыжским.
Отправлено: 04.12.15 20:14. Заголовок: Не удержусь от собла..
Не удержусь от соблазна добавить в эту замечательную подборку цитату из самого популярного, наверное, в горбачевскую перестойку стиха Курочкина "Великие истины":
цитата:
Эпоха гласности настала, Во всём прогресс - но между тем Блажен, кто рассуждает мало И кто не думает совсем.
Нос твой - башня ливанская, Обращенная к Дамаску. (Песнь песн. Гл. VII)
Царь Соломон сидел под кипарисом И ел индюшку с рисом. У ног его, как воплощенный миф, Лежала Суламифь И, высунувши розовенький кончик Единственного в мире язычка, Как кошечка при виде молочка, Шептала: "Соломон мой, Соломончик!"
"Ну, что?" промолвил царь, Обгладывая лапку. "Опять раскрыть мой ларь? Купить шелков на тряпки? Кровать из янтаря? Запястье из топазов? Скорей проси царя, Проси, цыпленок, сразу!"
Суламифь царя перебивает: "О мой царь! Года пройдут, как сон - Но тебя никто не забывает - Ты мудрец, великий Соломон. Ну, а я, шалунья Суламита, С лучезарной, смуглой красотой, Этим миром буду позабыта, Как котенок в хижине пустой! О мой царь! Прошу тебя сердечно: Прикажи, чтоб медник твой Хирам Вылил статую мою из меди вечной, - Красоте моей нетленный храм!.."
"Хорошо! - говорит Соломон. - Отчего же?" А ревнивые мысли поют на мотив: У Хирама уж слишком красивая рожа - Попозировать хочет моя Суламифь. Но ведь я, Соломон, мудрецом называюсь, И Хирама из Тира мне звать не резон... "Хорошо, Суламифь, хорошо, постараюсь! Подарит тебе статую царь Соломон..."
Царь тихонько от шалуньи Шлет к Хираму в Тир гонца, И в седьмое новолунье У парадного крыльца Соломонова дворца Появился караван Из тринадцати верблюдов, И на них литое чудо - Отвратительней верблюда Медный, в шесть локтей, болван.
Стража, чернь и служки храма Наседают на Хирама: "Идол? Чей? Кому? Зачем?" Но Хирам бесстрастно нем. Вдруг выходит Соломон. Смотрит: "Что это за гриф С безобразно длинным носом?!" Не смущаясь сим вопросом, Медник молвит: "Суламифь".
"Ах!" Сорвалось с нежных уст, И живая Суламита На плиту из малахита Опускается без чувств... Царь, взбесясь, уже мечом Замахнулся на Хирама, Но Хирам повел плечом: "Соломон, побойся срама! Не спьяна и не во сне Лил я медь, о царь сердитый, Вот пергамент твой ко мне С описаньем Суламиты:
Нос ее - башня Ливана! Ланиты ее - половинки граната. Рот, как земля Ханаана, И брови, как два корабельных каната.
Сосцы ее - юные серны, И груди, как две виноградные кисти, Глаза - золотые цистерны, Ресницы, как вечнозеленые листья.
Чрево, как ворох пшеницы, Обрамленный гирляндою лилий, Бедра, как две кобылицы, Кобылицы в кремовом мыле...
Кудри, как козы стадами, Зубы, как бритые овцы с приплодом, Шея, как столп со щитами, И пупок, как арбуз, помазанный медом!"
В свите хохот заглушенный. Улыбается Хирам. Соломон, совсем смущенный, говорит: "Пошел к чертям! Все, что следует по счету, ты получишь за работу... Ты - лудильщик, а не медник, ты сапожник... Стыд и срам!" С бородою по колена, из толпы - пророк Абрам Выступает вдохновенно: "Ты виновен - не Хирам! Но не стоит волноваться, всякий может увлекаться: Ты писал и расскакался, как козуля по горам. "Песня песней" - это чудо! И бессилен здесь Хирам. Что он делал? Вылил блюдо в дни, когда ты строил храм... Но клянусь! В двадцатом веке по рождении Мессии Молодые человеки возродят твой стиль в России..."
Суламифь открывает глаза, Соломон наклонился над нею: "Не волнуйся, моя бирюза! Я послал уж гонца к Амонею. Он хоть стар, но прилежен, как вол, Говорят, замечательный медник... А Хирам твой - бездарный осел И при этом еще привередник! Будет статуя здесь - не проси - Через два или три новолунья..." И в ответ прошептала "Merci!" Суламифь, молодая шалунья. Пластика
Из палатки вышла дева В васильковой нежной тоге, Подошла к воде, как кошка, Омочила томно ноги И медлительным движеньем Тогу сбросила на гравий, - Я не видел в мире жеста Грациозней и лукавей! Описать ее фигуру - Надо б красок сорок ведер… Даже чайки изумились Форме рук ее и бедер… Человеку же казалось, Будто пьяный фавн украдкой Водит медленно по сердцу Теплой бархатной перчаткой. Наблюдая хладнокровно Сквозь камыш за этим дивом, Я затягивался трубкой В размышлении ленивом: Пляж безлюден, как Сахара, - Для кого ж сие творенье Принимает в море позы Высочайшего давленья? И ответило мне солнце: «Ты дурак! В яру безвестном Мальва цвет свой раскрывает С бескорыстием чудесным… В этой щедрости извечной Смысл божественного свитка… Так и девушки, мой милый, Грациозны от избытка». Я зевнул и усмехнулся… Так и есть: из-за палатки Вышел хлыщ в трико гранатном, Вскинул острые лопатки. И ему навстречу дева Приняла такую позу, Что из трубки, поперхнувшись, Я глотнул двойную дозу…
Все даты в формате GMT
3 час. Хитов сегодня: 32
Права: смайлы да, картинки да, шрифты да, голосования нет
аватары да, автозамена ссылок вкл, премодерация вкл, правка нет
- участник сейчас на форуме